С начала 1990-х годов в Государственном музее политической истории России сложилась традиция – собирать материалы по горячим следам событий.
Старший научный сотрудник музея, заслуженный работник культуры РФ, Юрий Соколов дважды бывал на баррикадах в Москве непосредственно во время политических кризисов августа 1991 и октября 1993 годов и провозил оттуда вещи, со временем занявшие свое место в основной экспозиции. Он сам ничего героического в своих экспедициях на баррикады не видит, но много ли найдется музейных работников, с которыми едва не свели счеты сторонники Ельцина?
– В первый день путча 1991 года вы были в музее?
– Информацию о том, что Михаил Горбачев не может выполнять свои профессиональные обязанности из-за болезни, я услышал рано утром по радио, собираясь на работу.
Сразу после этого зазвучала песня: «Гляжу в озера синие». У меня, как у историка, невольно возникла параллель: когда в 1936 году в Испании началась гражданская война, из всех радиоприемников звучал пароль: «Над всей Испанией безоблачное небо».
Потом были выход на митинг на Дворцовую площадь и мысли о том, что сбором листовок, фрагментов баррикад и прочих артефактов в Москве необходимо заняться немедленно. Срочно пришлось ехать туда.
– Вы же могли пострадать как от действий сторонников Бориса Ельцина, так и от его противников?
– На Горбатом мосту ко мне действительно направились воинственно настроенные люди в тот самый момент, когда я попытался снять с моста транспарант. Видимо, приняли меня за радикала, решившего надругаться над проельцинскими лозунгами. Пришлось рассказывать о своей работе в музее. С трудом, но мне поверили. Ночь мы провели у костра в палаточном городке – пили пиво, обмениваясь мнениями о происходящем. Еще из той поездки нам с коллегой удалось привезти противогаз с автографами защитников, их котелок, самодельное трехцветное российское знамя, булыжник из Горбатого моста, который использовался при сооружении баррикады.
– На улице вас вполне могли принять за активных участников путча.
– Везти трофеи с собой в метро было забавнее всего: в одной руке вязанная продуктовая авоська с булыжником, в другой – знамя на древке. А поскольку свободных номеров в гостинице не было, мы жили в квартире, снимаемой посуточно. Именно там и хранили все собранное. Обратно мы возвращались на поезде, с трудом разместив бесценные реликвии в обычных чемоданах.
– А как же участники августовских событий 1991 года? Никто из них не передал вам свои архивы?
– Вдова Игоря Сошникова, человека, снявшего в 1991 году советский флаг с крыши Смольного и водрузившего на нем российский триколор, передала на хранение ленточки, которыми ее муж опечатывал Смольный. Еще в фондах есть письмо Бориса Гидаспова, первого секретаря Ленинградского областного комитета КПСС. В нем он выражает возмущение своим изгнанием из Смольного прокурору города Дмитрию Веревкину.
Бесценный экспонат – видеокамера Михаила Горбачева, зафиксировавшая в Форосе обращение к стране первого президента СССР. Ее передала в музей его супруга, Раиса Максимовна.
Она рассказывала, что видеопленку пришлось резать на части и прятать в разных комнатах его крымской резиденции. Горбачевы опасались, что их могут убить и надеялись, что точка зрения президента все-таки дойдет до соотечественников. Эту, разрезанную, а затем склеенную для эфира ленту, также удалось получить в музейную коллекцию.
– Вы, как историк, уже тогда понимали, что ситуация с уходом Горбачева и приходом Ельцина может обернуться октябрьскими событиями 1993-го года?
– В августе девяносто первого я не мог предположить, что всего через несколько месяцев в Беловежской пуще Горбачева отрешат от власти те, кто выступал от его имени против ГКЧП. Осенью 1992 года я оказался в качестве гостя на Конгрессе Фронта Национального Спасения (ФНС), ставшем заметной вехой для октябрьских событий 1993 года. ФНС объединил в себе радикально настроенную оппозицию – людей выступающих против политики, проводимой Борисом Ельциным и исполнительной ветвью власти.
Ощущение от увиденного было мрачным: конгресс национал-патриотов начался с песни Игоря Талькова «Россия», звучали резкие слова в адрес Ельцина. Уже тогда чувствовалось, что в стране назревают зачатки гражданской войны.
Мне повезло – в руках оказался проект Манифеста ФНС. По моей просьбе на нем поставили автографы генерал-полковник Альберт Макашов – член оргкомитета конгресса, Илья Константинов – сопредседатель фронта и Владимир Жириновский, принимавший участие в работе конгресса.
– Говорят, что в 1991 году, сразу после путча, Владимир Жириновский едва не отдал вам партийный билет члена ЛДПР.
– Он хотел передать билет моей коллеге, но соратники по партии его остановили. Сказали: «Только попробуй, и мы тут же тебя исключим!».
– Когда было проще собирать материалы: в августе 1991 или в октябре 1993?
– В 1991 году было легче. Хотя бы в силу того, что участники августовских событий еще долгое время находились под впечатлением от произошедшего – разбирать баррикады и палаточные городки в Москве начали еще нескоро. В 1993 году cледы погромов в столице стремительно исчезали, поэтому пришлось торопиться. Вдвоем с коллегой мы ходили по кабинетам Белого дома и телецентру Останкино. Из кабинета Хасбулатова удалось забрать штофы, пробитые выстрелами жалюзи, часть обгоревшей обшивки его кабинета и два тома вырезок из газет, сделанных для Руслана Имрановича – он собирал заметки о себе.
– Как вам удалось завладеть такими реликвиями?
– В основном – обходными маневрами. C помощью коменданта Белого дома нам отдали герб РСФСР с погнутыми колосьями. Впоследствии нам удалось также получить и фрагмент колючей проволоки, окружавшей Дом Советов.
– Почему Борис Ельцин, главный участник событий 1991 и 1993 годов, не представлен в музейных витринах личными вещами?
– После обоих политических кризисов встретиться с Борисом Николаевичем не удалось – у него были дела поважнее. Зато потом, письма ему, его жене и дочери писались неоднократно. Музей просил предоставить вещи и документы, связанные с именем первого президента России. Но ответа ждем до сих пор.
– Но вещей Владимира Путина в музее нет также.
– В администрации президента России не готовы предоставить личные вещи и документы, связанные с именем Владимира Путина, по одной причине. «Владимир Владимирович еще не готов увековечить себя в музейной витрине», – говорят они. А вот проблем с получением документов от Сергея Миронова нет. Сергей Михайлович не раз бывал в нашем музее и охотно передает свои материалы.
Явлинский на просьбу передать в музей личные вещи пошутил: «Вам что, снять пиджак?». А потом добавил: «Я не собираюсь раздеваться при жизни».
– Во времена СССР пополнять коллекцию было проще?
– В советское время, при содействии Ленинградского обкома КПСС, нам предоставляли необходимые для коллекции вещи и документы. Так в музее появились военный мундир маршала Георгия Жукова и материалы оЮрии Гагарине, в частности, удостоверение военного летчика первого класса, выписанное космонавту 12 апреля 1961 года, в то время, пока он был еще в космосе.
Сегодняшние политики опасаются передавать свои архивы в музей по разным причинам. Однако тогда политической истории грозит стать пространством без лиц. И моя задача сделать все возможное для того, чтобы история нашей страны была представлена полноценно.
Фото: Татьяна Корнеева
